«О» - значит омут - Страница 119

119

Они ищут уединенное место? Из их маршрута я смогла сделать только такой вывод. Зачем им вообще нужно уединение, когда они могли поговорить по телефону? Конечно, они не думали, что линия может прослушиваться. Это уж слишком параноидально.

Я увидела, как «ягуар» притормозил и снова свернул налево, на улочку без названия, знакомую мне по прошлым временам. Они ехали в Парк Страсти, маленький парк, который был закрыт в течение двух лет, после пожара.

Вот что пришло мне в голову: что, если Джон проводит быструю кампанию зачистки, уничтожая всех, кто представляет угрозу для него? Он собрался исчезнуть в неизвестном направлении. Теперь, когда Саттон убран с дороги, был ли Уокер следующим?

Я остановила машину на краю дороги, вышла, не выключая мотор, и осторожно дошла до поворота. Масса цветущей бугенвиллии заслоняла вход в парк. Я поднялась на цыпочки и выглянула. «Ягуара» не было видно. Цепь, которая была натянута поперек дороги, лежала на земле. Я вернулась в машину и подождала. Дорога, ведущая вверх, на стоянку, была узкой, с поворотами, достаточными, чтобы притормозить любую машину. Я не могла себе позволить последовать за ними и упереться Джону в бампер.

Если эти двое решили провести время наверху, я должна дать им десять минут, которые потребуются, чтобы припарковать машину и вскарабкаться на вершину.

Если Джон собирается продырявить Уокеру голову, я единственная, кто, хотя бы отдаленно, в курсе дела. Я воспользовалась временем, чтобы открыть багажник и вытащить Хеклер и Кох из своего запертого кейса.

Уокер карабкался на холм в нескольких шагах позади Джона. Он проснулся рано, впервые ощутив себя в мире с собой за многие недели. Он чувствовал себя хорошо. У него была энергия и оптимизм. Он внезапно повернул за угол. Он понятия не имел, почему и когда произошло изменение. Когда он открыл глаза этим утром в мотеле «Пеликан», вид, который обычно нагонял на него депрессию, оказался вполне приемлемым. Он бы предпочел быть дома, с женой и детьми, но сейчас подходило и это. До него дошло, что ощущать себя чистым и трезвым, гораздо лучше, чем самые прекрасные моменты пьянства. Ему больше не хотелось жить так, как он жил раньше, от выпивки до выпивки, от одного похмелья до другого. Как будто свалились тяжелые цепи. Демоны больше не держали его, и он чувствовал себя легким, как воздух.

Битва еше не окончена. В пять часов ему, возможно, снова захочется выпить. Но теперь он знал, что ему нужно только делать то, что он делал последние десять дней. Просто не пить.

Просто не подчиняться. Просто думать о чем-нибудь другом, пока сильное желание пройдет.

Трезвость в течение десяти дней не убила его. Это алкоголь его убивал. Отсутствие алкоголя нужно отпраздновать — и не выпивкой, или сигаретой, или таблеткой, или чем-нибудь еще, что может встать между ним и его душой.

Если бы он мог связать с чем-нибудь свое хорошее самочувствие, это было бы его решение пойти в полицию и сознаться. В своем разговоре с Джоном он утверждал, что все еще колеблется, но это было неправдой. Он спрашивал себя, не было ли это эйфорией, подобной той, которую испытывает человек, решившийся на самоубийство. Признание будет концом жизни, которую он знал, и это его не смущало. Он вынесет все — стыд, унижение, публичное наказание. Двадцать один год назад он совершил необратимый поступок. Избежать судьбы было невозможно, и теперь он это понимал. Пьянство давало иллюзию, что он избежал чего-то, но он не смог снять груз со своей души. Признание сделает это, и он примет на себя всю ответственность.

На вершине холма Уокер остановился и посмотрел вокруг. Южная Калифорния лучше всего в апреле. Полевые цветы рассыпаны по лугу, и длинные травы колышутся на ветру. Здесь наверху тихо, сюда еле доносится городской шум.

Джон подошел к столу и стоял там, скрестив руки, опираясь бедром о край. В начале марта был шторм, с сильным дождем и ветром, который посрывал ветки с деревьев, и они валялись повсюду на земле. Уокер наклонился и поднял палку. Запустил ее, как бумеранг, хотя она улетела и не вернулась.

— Я думаю, нам лучше поговорить, пока возможно, — сказал Джон.

Уокер уселся на скамейку для пикника, поставил локти на колени и переплел пальцы.

— Я все думал, по дороге. Это дело с Саттоном не будет работать. Я не хочу быть у него на крючке, понимаешь? Ждать, когда он объявится в следующий раз? Пошло это все подальше.

Весь смысл признания в том, что мы не должны будем больше бояться. Все закончено и сделано.

— Для тебя. У нас все еще остается проблема, как мне выбраться невредимым.

— Мы уже об этом говорили.

— Я знаю, что говорили. Я надеялся, что ты придумал решение. Пока что, я его не слышал.

Убери меня с линии огня. Это все, о чем я прошу.

— Я до сих пор ломаю голову. — Уокер посмотрел на часы. — На какое время ты с ним договорился? Разве он не должен уже быть здесь?

— Я сказал ему, через полчаса.

— Ну, и где этот засранец? Ты звонил мне в полдень.

— Это было двадцать пять минут назад. Мы ушли от темы.

— Что это было, как тебе держаться подальше от линии огня?

— Точно. Я бы хотел услышать твои мысли.

— Ну, мои мысли, это держаться чистым и трезвым. Чтобы добиться этого, мне нужно сделать правильную вещь, и все будет в порядке.

— Так ты говоришь. Тебя совсем не беспокоит, что это сделает со мной? Я это прикинул. Ты вносишь поправки, только если это не причинит вреда другим людям. Ты не думаешь, что мне будет «причинен вред», если ты меня заложишь?

— Я не думаю, что уговоры помогают, когда речь идет о серьезном преступлении. Мне жаль, Джон, я чувствую себя нехорошо. Мы были хорошими друзьями. Лучшими. Потом это встало между нами, и я сожалел об этом. Мы не могли встречаться. Мы не могли узнавать друг друга на людях. Я даже не мог говорить с тобой по телефону.

119